Москва в 1812 году, перед вторжением неприятеля
Москва
Я, как из Вязьмы домой-то, в Москву, отправился, всё сердце щемило, всё думал: неужто докатится враг до златоглавой нашей Москвы? А как на Поколонную гору въехал, как увидел её красавицу перед собой, аж дух захватило! Нет, думаю, не дадут злодею порушить красоту такую, Богом данную!
Ох, и хороша же была тогда Москва-матушка! Улицы просторны, дворцы на них стоят высокие, каменные, сады широкие раскинулись по берегам рек и речушек. Правда, берега-то эти всё больше запружены да заболочены, да хибарки обветшалые между дворцами торчат там и тут. Да и народец промеж двор шатается разный: то кавалер с дамой в карете золочёной проедут от дворца своего высокого к храму каменному золотом крытому. То телега проскрипит с мужичком на соломе, то нищенка с ребёнком к церквушке покосившейся пробредёт. Разный люд жил в Москве, оно конечно. Разный, да всем места хватало, всяк мог свой интерес отыскать, к делу пристроиться, если, конечно, не беглый преступник какой и не поп-расстрига.
Фёдор Васильевич Ростопчин
С народом праздно шатающимся у московского губернатора в тот год разговор был короткий: хватай – да на съезжую. Конечно, много и зря людей похватали: не все, кто подозрение у властей вызывал виновны в чём-нибудь были. Рассказывали даже, будто граф Фёдор Васильевич и напраслину всякую за правду-истину принимал, лишь бы поменьше народу воду в Москве мутило, людей смущало. А желающих попугать московских жителей тогда было много. Слухи о наполеоновой мощи, один другого дурее ползли к Москве, вместе с беженцами из Смоленска, Вязьмы, Можайска… И, кабы не пресекало их начальство, ещё не известно, что сталось бы с москвичами. Но это я так сейчас уже вспоминаю. В те-то дни мало о чём и думалось, кроме как о том, как бы добро своё спасти, да самому успеть ноги унести. Вдруг всё же не убурегут Москву наши воины? Правда, когда узнали мы, что командовать всеми армиями, главным, выше даже Барклая с Багратионом, послал император князя Кутузова, возликовали! Этот-то храбрец, говорили, Москву Наполеону ни за что не отдаст! Насмерть встанет, сам саблю в руки возьмёт, а не отдаст!
Комментарий
Ростопчин Фёдор Васильевич (1763–1826) В мае 1812 года назначен московским военным генерал-губернатором с переименованием в генералы от инфантерии. С июля – главнокомандующий в Москве. Уделял много внимания формированию Московского ополчения, организации снабжения армии продовольствием, предметами обмундирования и медикаментами. Поддерживал патриотические настроения жителей столицы, выпуская агитационные листовки собственного сочинения («ростопчинские афишки»). Организовывал эвакуацию из Москвы государственных учреждений, казны и архивов, патриаршей ризницы и раненых. Покинул Москву утром 2 (14) сентября, отдав последние распоряжения об эвакуации московской полиции вместе с пожарными трубами, о выпуске из временной тюрьмы заключённых по гражданским делам и др.
Афиша Ростопчина
И Ростопчин о том же писал в афишках своих. Это листы такие были, печатные. Их на заборах в известных местах расклеивали и, кто грамотный, читал их всем громко. Народ послушать «объявления» губернатора собирался толпами. Слушали и не знали: верить ли? Да как и не верить, если начальник самый главный в городе обещает, что не отдаст Москву русская армия. А если соберётся отступать, то он сам, губернатор, значит, ружьё возьмёт, нам тоже из Арсенала в Кремле сабли и ружья выдаст, и пойдём мы все вместе родную Москву от французов спасать. Вот и верили. А он и сам, видать, обманулся… А может, по какой другой причине неправду в своих афишках писал. Не знаю, право. Только обидно было, конечно, когда узнали мы, что битву Бородинскую не мы выиграли, как в афишке было написано, а вовсе даже отступили с поля, хотя и по своей воле, и не разбитые неприятелем… Но это потом было, я о Москве ещё хотел написать.
Московский купец спасает иностранцев
Но не все, как я, губернатора нашего так уважали и слушали. Были и те, кто его притеснений и строгостей терпеть не хотел. Были и зря им обиженные. Вот, к примеру, слышал я от соседа моего, как едва спас он от рук полиции дружка своего, тоже купца, но немца. Торговал тот немец близ Кузнецкого моста всякой мелочью для нас незначащей, но для сударушек богатых имевшей ценность: шёлковыми платками, да лентами, пуговицами разными, нитками цветными. И вот, как-то шёл тот немец по улице, а с ним парень прохожий возьми и заговори, а немец ему отвечает: «не понимаю-де ничего, не знаю по-русски». Парень аж покраснел от злости, да как закричит: «Держи вора! Наполеонов лазутчик в городе!» Народ сбежался, чуть не забили купца до смерти, едва спас его сосед мой, мимо вовремя шел, услышал. А немец тот, надо сказать, человек-то был хороший, честный торговец, и никакого Наполеона знать не знал, не то что шпионить для него!
Комментарий
С началом военных действий в 1812 году положение иностранцев в Москве заметно осложнилось: их стали подозревать в шпионаже и вредительстве в пользу Наполеона. И всё же, активный участник и внимательный наблюдатель, С.Н. Глинка писал о днях, когда Москва жила ожиданиями известий с театра военных действий: «Я близок был к народу; я жил с народом на улицах, площадях, на рынках и везде в Москве и в окрестностях Москвы, и живым Богом свидетельствую, что никакая неистовая ненависть не волновала сынов России. Народ был одушевлён священным чувством любви к отечеству и для его спасения готов жертвовать всем; но это чувство не совместно было с слепою ненавистью к иностранцам. Народ не щадил вооруженного врага, но вовсе не ненавидел вообще иностранцев».
«Устою в Вере и Верности!»
Пока ждали мы, когда Кутузов начнёт французов бить, помогали, чем могли, московское ополчение собирать.
В августе ополчение было готово, и провожали его из Москвы. Ох, и тяжко было смотреть на солдатиков наших: одеты хотя и не плохо, а вот оружия в Москве, чтобы всё новое войско вооружить, не было. И пошло войско на войну с топорами и пиками... Кой у кого только сабля ещё на боку висела.
Но вид у всех был бравый: головы держали высоко, шапки высокие круглые, с крестами напереди ровно несли. У всех кафтаны длинные, добротные, шагают хорошо. Они ведь, пока ждали приказа о выступлении, тренировались в казармах. Хотя, конечно, как оно воевать будет – всё одно никто не знал…
Епископ Августин
Пока провожали, кто-то заметил, что главного-то – знамени – у них нет! С чем в бой идти, если без сабель, да без знамён? Слава Богу, благословить Московскую военную силу епископ Дмитровский Августин прибыл. Он тогда вместо митрополита Платона, сильно болевшего, должность его исполнял. Исправил отец Августин упущение, велел из ближней церкви Спаса хоругви принесть с Николаем Угодником и Воскресением Господним – и отдал их ополчению. «Вот вам знамёна, – говорит: защищая их – защитите церковь!» Прослезились мы и понадеялись, может, и правда, святые заступники помогут город от неприятеля спасти? Если уж войско не справится…
Комментарий
Основу Ополчения 1812 года составили помещичьи крестьяне от 17 до 45 лет, которые могли быть только рядовыми или унтер-офицерами. Поскольку после окончания военных действий воины должны были «возвратится с честью и славою в первобытное свое состояние и к прежним своим обязанностям», лбы и бороды им не брили.
Каждому ратнику полагалось иметь при себе кафтан серого сукна и такие же шаровары, полушубок, две рубахи, двое портов, кушак, подвертки, сапоги, рукавицы с варежками, платок на шею, три пары лаптей, мешок для имущества.
Основным оружием ополченцев были пики, топоры и сабли.
Главное различие касалось головных уборов. Так, московское ополчение носило высокие круглые шапки, обшитые чёрной овчиной, а петербургское – фуражные шапки с козырьком. К головным уборам крепились латунные кресты и вензеля императора Александра I.